Осенью 1960 года,успешно сдав вступительные экзамены,я поступил в аспирантуру нефтехимического синтеза АН СССР. Правда, пришлось пережить критический момент во время экзамена по истории КПСС. Я ошибся, отвечая на вопрос о повестке дня какого-то большевистского съезда. Экзаменующий меня тщедушный доцент изо всех сил задавал мне наводящие вопросы, но я так и не смог вспомнить, о чем же вели речь большевики. Оскорбленный таким неприлежанием, начётчик гневно влепил мне тройку. Я уже решил было, что из-за тройки по такому "важному" предмету меня не примут в аспирантуру и мне придется вернуться ещё на один год к своим "боранам".
Но в институте к моей отметке отнеслись довольно миролюбиво. Видимо, к тому времени многие уже понимали никчемность самого экзамена по марксизму-ленинизму для начинающего химика. Но через год мне еще предстояло сдавать заново, предварительно проходя умопомрачительно скучные еженедельные семинары в Академии Общественных наук, которая располагалась напротив бассейна "Москва" (теперь там вновь построили Храм Христа Спасителя).
В первые два года моей аспирантуры сложились не совсем удачно.Я был направлен в лабораторию профессора В.Соколова по анализу и разделению углеводородных газов,
располагавшуюся в двух тесных маленьких комнатах. Пожилой профессор, встретив меня весьма дружелюбно, не предложил, однако же, ни темы для исследования, ни даже рабочего места. Правда, пообещал, что по окончании строительства нового корпуса института, что-нибудь да будет. А это должно было случиться лишь через два года. Но учиться то я должен был всего три...
Оставалось лишь упорно изучать научную литературу, чтобы самому попытаться найти
тему для исследования. Для себя я уже определил основное направление для
разработки темы. Это должно было быть связано с хроматогафическим анализом.
Тогда он был относительно новой областью науки и усилиями А.Жуховицкого и
Н.Туркельтауба бурно прогрессировал в нашей стране.
Я перечитал практически всю имевшуюся тогда научную литературу на эту тему, и у
меня появились свои идеи для моей будущей работы. Но без приборов и рабочей
площади говорить было не о чем. Но эти проблемы моего научного руководителя
абсолютно не интересовали. Он в то время упорно пробивал в высших сферах идею
создания нового института под названием "Всесоюзный научно-исследовательский
институт ядерной геофизики и геохимии"(ВНИИЯГГ), где он должен был стать
заместителем директора.
Действительно, такой институт в скором времени был создан и Соколов, как и
хотел, стал там замом.
На второй Всесоюзной научной конференции по хроматографии я познакомился с
Н.Туркельтаубом и рассказал о своих делах. Он пригласил меня к себе в
лабораторию, которая к тому времени из другого института перешла во ВНИИИЯГГ. Он
предложил мне тему для диссертационной работы и пообещал познакомить меня с
А.Жуховицким. К тому времени я с грехом пополам собрал свой хроматограф и мне
дали рабочую площадь в новом корпусе института нефтехимического синтеза.
Скоро я встретился с Жуховицким, и он согласился руководить моей работой.
Встреча с Александром Абрамовичем Жуховицким и Ниссоном Мотелевичом
Туркельтаубом произвела на меня неизгладимое впечатление. Они поистине были
большими учеными-пионерами в области хроматографии. Я с благодарностью
вспоминаю, как они помогали мне и многим другим начинающим свой путь в науке, не
жалея ни сил, ни времени.
К сожалению, Н.Туркельтауб рано умер от сердечного приступа, не дожив даже до 45
лет. Думаю, что причиной ранней смерти было слишком большое количество драм в
его жизни. Будучи студентом Варшавского политехнического института, в 1939 году
он был мобилизован армию и брошен на фронт с Советами. Попал в плен и оказался в
лагере военнопленных под Саратовым.
Во время второй мировой войны лаборатория В.Соколова по газовому каротажу была
эвакуирована в Саратов и продолжала свою работу в полевых экспедициях. Метод
газового каротажа заключался в том, что геохимики, анализируя углеводородные
газы в пробах воздуха, отобранных из скважин, пробуренных на небольшую глубину,
пытались предсказать месторождения нефти.
Метод в начале 30-х годов был предложен В.Соколовым и показался многообещающим,
поскольку не требовал для открытия нефтяных месторождений дорогих буровых работ.
Да и в стране в то время было всего две полуразрушенные буровые установки.
Положение в этой отрасли было таким, что комиссар тяжелой промышленности
С.Орджоникидзе даже пообещал подарить свои "последние штаны" тому, кто предложит
альтернативное решение проблемы. Такой человек скоро нашелся в лице В.Соколова.
Нарком сдержал свое слово, правда, подарил изобретателю не штаны, а дачу под
Москвой и автомобиль, который в то время имели всего несколько человек в стране.
Правда, ни одно нефтяное месторождение в стране так и не было открыто этим
путем. Но главным для советской системы было вовремя сделать так называемый
почин или принять на себя высокие социалистические обязательства. И скоро
Соколов без всякой защиты диссертации стал доктором наук и профессором. А первые
свои научные экспедиции (конечно же, за государственный счет) профессор стал
проводить на подаренной ему подмосковной даче...
Однажды экспедиция геохимиков работала недалеко от лагеря польских
военнопленных. Здесь одна из участниц экспедиции заметила, что один из пленных,
молодой симпатичный брюнет, внимательно наблюдает за их работой. Скоро они
познакомились, благо, охрана не обращала особого внимания на работниц
экспедиции, к присутствию которых около лагеря она уже успела привыкнуть.
Военнопленный рассказал женщине о себе. Выяснилось, что он, Туркельтауб Ниссон,
студент Краковского университета и прекрасно понимает, чем здесь занимаются
ученые, поскольку у себя в университете он работал с аналогичными приборами.
В результате скоро Туркельтауб стал работать как рабочий вместе с участниками
экспедиции, возвращаясь при этом на ночь в свой лагерь. Незаурядный талант и
трудолюбие молодого пленного заставили начальника экспедиции обратиться к
высокому начальству, чтобы Туркельтауба выпустили из лагеря под его личную ответственность. Как ни странно для того ужасного времени, по отношению к
Туркельтаубу проявили снисхождение и "пошли навстречу" просьбе начальника
экспедиции. Думаю,в этом деле сыграло искусство В.Соколова красиво и неотразимо
аргументировать свои просьбы. Это он умел делать отлично.
После войны Туркельтауб закончил Саратовский университет и быстро сделал
блестящую научную карьеру, став любимцем всех хроматографистов страны. В этом
сыграла большую роль его совместная работа с выдающимся российским ученым
А.Жуховицким.
Жуховицкий был всемирно известным ученым, внесшим крупный вклад в науку в
области строения молекул, адсорбции, диффузии и хроматографии. За достижения в
области хроматографии Жуховицкий был награжден редкой международной наградой -
золотой медалью имени М.С.Цвета - основоположника хроматографии. Жуховицкий ещё
в 27 лет стал доктором химических наук, что для химиков яляется весьма редким
достижением в любой стране. В своей докторской диссертации он, не боясь,
покушался на авторитет официального "хозяина" этой науки в СССР М.Дубинина,
отметив, что его так называемая объёмная теория адсорбции является ничем иным
как повторением известной в науке теории Поляни. За это Жуховицкому пришлось
перезащищать свою диссертацию в Высшей Аттестационной Комиссии (ВАК). Здесь
официальным оппонентом молодого учёного был сам Дубинин. Несмотря даже на это,
ВАК пришлось утвердить работу молодого таланта.
Дубинин, академик, генерал-лейтенант, завкафедрой адсорбции Военно-химической
Академии имени Ворошилова, затем взял реванш тем, что воспрепятстовал избранию
Жуховицкого в члены АН СССР. Более того, в 1948 году, во время кампании по
борьбе с "космополитизмом", Дубинин опубликовал "разгромную" статью в "Докладах
АН СССР" о Жуховицком, работавшим тогда первым заместителем директора физико-
химического института имени Карпова. К своему несчастью, Жуховицкий к тому
времени опубликовал совместно с известными английскими учёными Гейтлером и
Лондоном в английском журнале статью по проблеме строения молекул. Это считалось
в те времена проявлением "космополитизма" и статья Дубинина в этой ситуации
стала прямым призывом к расправе КГБ над талантливым учёным. Жуховицкому чудом
удалось избежать печальной судьбы многих русских учёных, отправленных в
многочисленные лагеря ГУЛАГа. Возможно, помогло то, что во время войны и после
неё он весьма плодотворно работал для военных нужд. В частности, он многие годы
занимался вопросами адсорбционой защиты от боевых отравляющих веществ в
Центральном научно-исследовательском военно-техническом институте (ЦНИИВТИ).
Спустя почти 50 лет после публикации упомянутой статьи Дубинина я держал в руках
эти самые "Доклады АН СССР" в нью-йоркской публичной библиотеке. До чего же было
всё гнусно, господа!
Я лишь однажды встретился с академиком Дубининым и был поражён его "гибкостью".
Дело в том, что по ходу выполнения моей докторской диссертации мне пришлось
изучать динамику адсорбции зомана и зарина на углеродных адсорбентах. Для
анализа я использовал газохроматографический метод, который позволил исключить
ошибку в расчете равновесной концентрации. Отбирая пробы из потока газа из
адсорбционной трубки и определяя концентрацию в них зомана или зарина, я получил
так называемые адсорбционные фронты. Эти же результаты я затем попытался
обрабатывать с использованием уравнения Дубинина со всеми предложенными им
поправками. Всё было отлично и мои данные укладывались в это уравнение. Но
полученные константы были намного больше, чем было предложено автором. К кому я
не обращался, никто не смог мне объяснить, в чем же дело.
Тогда я решился спросить об этом самого Дубинина. В один из дней, когда он
заседал на учёном Совете ГСНИИОХТ, я попросил его уделить мне некоторое время.
Академик согласился и я вкратце изложил мои затруднения. В ответ ничего путного
он мне не предложил, лишь мудро отметив, что иногда эксперимент стоит многих
теорий. Присутствовавший при разговоре профессор Академии химической защиты
Николаев поспешил на помощь к своему шефу. С его слов, я работал с малыми
концентрациями веществ, а уравнение создано для больших концентраций - только и
всего.
В действительности, я работал в широком диапозоне, начиная с больших и кончая
микроконцентрациями. Но спор не имел смысла, поскольку мне предстояла защита
моей многострадальной докторской диссертации и я решил не обзаводиться
недоброжелателем в лице академика.
Не так-то просто оказалось мне расстаться с моим прежним руководителем
профессором В.Соколовым. Вопрос о смене руководителя научной работы не оказался
трудным делом, поскольку, как мне показалось, дирекция института хорошо понимала
создавшееся положение. А.Башкиров, к тому времени член-корреспондент АН СССР,
пользовавшийся большим авторитетом среди учёных, прямо посоветовал: "Пока не
поздно, беги от Соколова".
Однако моя юношеская экзальтированность, которая почему-то всегда сказывалась не
совсем благоприятно в решающие для меня моменты жизни, чуть было не загубила мою
учёную карьеру ещё в её зародыше.
Дело в том, что во время длительных литературных сидений в библиотеке я
добросовестно изучал также и труды Соколова. Должен сказать, что их было
достаточно много. Одних только книг им было написано более десятка.
Однако, чем больше я читал, тем сильнее чувствовал, что всё это уже где-то
видел. Наконец, обнаружил в библиотечной книге Бэррета "Диффузия в твердых и
пористых телах" целые страницы с указанием Соколова машинистке перепечатывать
без всяких изменений. Иногда рукой профессора было надписано над словом
"допустим" оргинального текста "предположим" или над словом "следовательно" -
"таким образом" и дальше давалось указание перепечатать "от" и "до", чтобы
остановиться и перепечатывать уже из другой книги без ссылки на автора. Так
обстояло дело с каждой книгой моего руководителя.
Я был потрясён и глубоко несчастен моим открытием, поскольку знал, что не смогу
молча перенести такой вопиющий факт плагиата и это обязательно отразится на моей
"спокойной" жизни. Несколько человек, с которыми поделился со своим
открытием,настоятельно посоветовали мне хранить полное молчание,дабы,как они
выразились, не погубить себя же.
С фотокопиями моих "открытий" я поехал в редакцию газеты "Известия", в то время
эпизодически публикующей критические статьи о такого рода делах. После долгого
ожидания в приемной редакции газеты меня принял дежурный редактор. Выслушав, он
рассмеялся и объяснил, что подобных случаев настолько много, что, печатая обо
всем этом, газета превратится в хронику плагиата в науке.
В то же время редактор пообещал переслать мои бумаги по месту работы плагиатора
для принятия мер, как он выразился, "на месте".
Меры "приняли" - скоро против меня началось развёрнутое наступление. В институт
приезжали известные учёные, друзья Соколова и "беседовали" со мной. Кто-то
уговаривал отказаться от моего заявления, иные прямо угрожали тем, что для меня
будут закрыты все дороги в науке, если я не откажусь от заявления.
Однажды я был вызван к учёному секретарю института, где мне вручили письмо из
министерства геологии СССР, подписанное заместителем министра и направленное мне
через дирекцию института. Там было написано, что я приглашаюсь в министерство
для участия в разборе моей жалобы на профессора В.Соколова. Письмо имело явно
провокационный характер, поскольку я не жаловался на кого-либо. Тот факт,что
письмо было адресовано не прямо мне, а директору института, свидетельствовал о
том,что авторы письма хотели выставить меня перед ним в качестве жалобщика-
кляузника. Вручая мне письмо, заведующая аспирантурой М.И.Хотимская выразила
официальное недовольство моим поведением и добавила, что Николай Сергеевич
Наметкин(заместитель директора) очень мной недоволен.
Но я все же решил идти до конца, тем более, что после моей исповеди меня
поддержал Жуховицкий, глубоко посочувствов мне. Я поехал в министерство
геологии, хотя для меня было ясно, что авторы письма не ставили целью что-либо
обсуждать со мной. Их цель была другая - им надо было дискредитировать меня
перед руководством института.
Меня принял начальник управления кадрами министерства, долго восхвалял Соколова
и после посоветовал забрать заявление назад. В ответ я предложил, чтобы министерство заявило официально, что Мирзаянов неправ. "Это уж решит сам
министр!" - высокомерно парировал чиновник. Но, видимо, министр-академик на это не согласился.
Как бы там ни было, все преграды для назначения моего нового научного
руководителя были сняты, и я стал работать в лаборатории сутки напролет, тем более что одновременно у меня появился необходимый прибор для проведения экспериментов.