Осенью 1960 года,успешно сдав вступительные экзамены,я поступил в аспирантуру нефтехимического синтеза АН СССР. Правда, пришлось пережить критический момент во время экзамена по истории КПСС. Я ошибся, отвечая на вопрос о повестке дня какого-то большевистского съезда. Экзаменующий меня тщедушный доцент изо всех сил задавал мне наводящие вопросы, но я так и не смог вспомнить, о чем же вели речь большевики. Оскорбленный таким неприлежанием, начётчик гневно влепил мне тройку. Я уже решил было, что из-за тройки по такому "важному" предмету меня не примут в аспирантуру и мне придется вернуться ещё на один год к своим "боранам".
Но в институте к моей отметке отнеслись довольно миролюбиво. Видимо, к тому времени многие уже понимали никчемность самого экзамена по марксизму-ленинизму для начинающего химика. Но через год мне еще предстояло сдавать заново, предварительно проходя умопомрачительно скучные еженедельные семинары в Академии Общественных наук, которая располагалась напротив бассейна "Москва" (теперь там вновь построили Храм Христа Спасителя).
В первые два года моей аспирантуры сложились не совсем удачно.Я был направлен в лабораторию профессора В.Соколова по анализу и разделению углеводородных газов,
располагавшуюся в двух тесных маленьких комнатах. Пожилой профессор, встретив меня весьма дружелюбно, не предложил, однако же, ни темы для исследования, ни даже рабочего места. Правда, пообещал, что по окончании строительства нового корпуса института, что-нибудь да будет. А это должно было случиться лишь через два года. Но учиться то я должен был всего три...
Оставалось лишь упорно изучать научную литературу, чтобы самому попытаться найти
тему для исследования. Для себя я уже определил основное направление для
разработки темы. Это должно было быть связано с хроматогафическим анализом.
Тогда он был относительно новой областью науки и усилиями А.Жуховицкого и
Н.Туркельтауба бурно прогрессировал в нашей стране.
Я перечитал практически всю имевшуюся тогда научную литературу на эту тему, и у
меня появились свои идеи для моей будущей работы. Но без приборов и рабочей
площади говорить было не о чем. Но эти проблемы моего научного руководителя
абсолютно не интересовали. Он в то время упорно пробивал в высших сферах идею
создания нового института под названием "Всесоюзный научно-исследовательский
институт ядерной геофизики и геохимии"(ВНИИЯГГ), где он должен был стать
заместителем директора.
Действительно, такой институт в скором времени был создан и Соколов, как и
хотел, стал там замом.
На второй Всесоюзной научной конференции по хроматографии я познакомился с
Н.Туркельтаубом и рассказал о своих делах. Он пригласил меня к себе в
лабораторию, которая к тому времени из другого института перешла во ВНИИИЯГГ. Он
предложил мне тему для диссертационной работы и пообещал познакомить меня с
А.Жуховицким. К тому времени я с грехом пополам собрал свой хроматограф и мне
дали рабочую площадь в новом корпусе института нефтехимического синтеза.
Скоро я встретился с Жуховицким, и он согласился руководить моей работой.
Встреча с Александром Абрамовичем Жуховицким и Ниссоном Мотелевичом
Туркельтаубом произвела на меня неизгладимое впечатление. Они поистине были
большими учеными-пионерами в области хроматографии. Я с благодарностью
вспоминаю, как они помогали мне и многим другим начинающим свой путь в науке, не
жалея ни сил, ни времени.
К сожалению, Н.Туркельтауб рано умер от сердечного приступа, не дожив даже до 45
лет. Думаю, что причиной ранней смерти было слишком большое количество драм в
его жизни. Будучи студентом Варшавского политехнического института, в 1939 году
он был мобилизован армию и брошен на фронт с Советами. Попал в плен и оказался в
лагере военнопленных под Саратовым.
Во время второй мировой войны лаборатория В.Соколова по газовому каротажу была
эвакуирована в Саратов и продолжала свою работу в полевых экспедициях. Метод
газового каротажа заключался в том, что геохимики, анализируя углеводородные
газы в пробах воздуха, отобранных из скважин, пробуренных на небольшую глубину,
пытались предсказать месторождения нефти.
Метод в начале 30-х годов был предложен В.Соколовым и показался многообещающим,
поскольку не требовал для открытия нефтяных месторождений дорогих буровых работ.
Да и в стране в то время было всего две полуразрушенные буровые установки.
Положение в этой отрасли было таким, что комиссар тяжелой промышленности
С.Орджоникидзе даже пообещал подарить свои "последние штаны" тому, кто предложит
альтернативное решение проблемы. Такой человек скоро нашелся в лице В.Соколова.
Нарком сдержал свое слово, правда, подарил изобретателю не штаны, а дачу под
Москвой и автомобиль, который в то время имели всего несколько человек в стране.
Правда, ни одно нефтяное месторождение в стране так и не было открыто этим
путем. Но главным для советской системы было вовремя сделать так называемый
почин или принять на себя высокие социалистические обязательства. И скоро
Соколов без всякой защиты диссертации стал доктором наук и профессором. А первые
свои научные экспедиции (конечно же, за государственный счет) профессор стал
проводить на подаренной ему подмосковной даче...
Однажды экспедиция геохимиков работала недалеко от лагеря польских
военнопленных. Здесь одна из участниц экспедиции заметила, что один из пленных,
молодой симпатичный брюнет, внимательно наблюдает за их работой. Скоро они
познакомились, благо, охрана не обращала особого внимания на работниц
экспедиции, к присутствию которых около лагеря она уже успела привыкнуть.
Военнопленный рассказал женщине о себе. Выяснилось, что он, Туркельтауб Ниссон,
студент Краковского университета и прекрасно понимает, чем здесь занимаются
ученые, поскольку у себя в университете он работал с аналогичными приборами.
В результате скоро Туркельтауб стал работать как рабочий вместе с участниками
экспедиции, возвращаясь при этом на ночь в свой лагерь. Незаурядный талант и
трудолюбие молодого пленного заставили начальника экспедиции обратиться к
высокому начальству, чтобы Туркельтауба выпустили из лагеря под его личную ответственность. Как ни странно для того ужасного времени, по отношению к
Туркельтаубу проявили снисхождение и "пошли навстречу" просьбе начальника
экспедиции. Думаю,в этом деле сыграло искусство В.Соколова красиво и неотразимо
аргументировать свои просьбы. Это он умел делать отлично.
После войны Туркельтауб закончил Саратовский университет и быстро сделал
блестящую научную карьеру, став любимцем всех хроматографистов страны. В этом
сыграла большую роль его совместная работа с выдающимся российским ученым
А.Жуховицким.
Жуховицкий был всемирно известным ученым, внесшим крупный вклад в науку в
области строения молекул, адсорбции, диффузии и хроматографии. За достижения в
области хроматографии Жуховицкий был награжден редкой международной наградой -
золотой медалью имени М.С.Цвета - основоположника хроматографии. Жуховицкий ещё
в 27 лет стал доктором химических наук, что для химиков яляется весьма редким
достижением в любой стране. В своей докторской диссертации он, не боясь,
покушался на авторитет официального "хозяина" этой науки в СССР М.Дубинина,
отметив, что его так называемая объёмная теория адсорбции является ничем иным
как повторением известной в науке теории Поляни. За это Жуховицкому пришлось
перезащищать свою диссертацию в Высшей Аттестационной Комиссии (ВАК). Здесь
официальным оппонентом молодого учёного был сам Дубинин. Несмотря даже на это,
ВАК пришлось утвердить работу молодого таланта.
Дубинин, академик, генерал-лейтенант, завкафедрой адсорбции Военно-химической
Академии имени Ворошилова, затем взял реванш тем, что воспрепятстовал избранию
Жуховицкого в члены АН СССР. Более того, в 1948 году, во время кампании по
борьбе с "космополитизмом", Дубинин опубликовал "разгромную" статью в "Докладах
АН СССР" о Жуховицком, работавшим тогда первым заместителем директора физико-
химического института имени Карпова. К своему несчастью, Жуховицкий к тому
времени опубликовал совместно с известными английскими учёными Гейтлером и
Лондоном в английском журнале статью по проблеме строения молекул. Это считалось
в те времена проявлением "космополитизма" и статья Дубинина в этой ситуации
стала прямым призывом к расправе КГБ над талантливым учёным. Жуховицкому чудом
удалось избежать печальной судьбы многих русских учёных, отправленных в
многочисленные лагеря ГУЛАГа. Возможно, помогло то, что во время войны и после
неё он весьма плодотворно работал для военных нужд. В частности, он многие годы
занимался вопросами адсорбционой защиты от боевых отравляющих веществ в
Центральном научно-исследовательском военно-техническом институте (ЦНИИВТИ).
Спустя почти 50 лет после публикации упомянутой статьи Дубинина я держал в руках
эти самые "Доклады АН СССР" в нью-йоркской публичной библиотеке. До чего же было
всё гнусно, господа!
Я лишь однажды встретился с академиком Дубининым и был поражён его "гибкостью".
Дело в том, что по ходу выполнения моей докторской диссертации мне пришлось
изучать динамику адсорбции зомана и зарина на углеродных адсорбентах. Для
анализа я использовал газохроматографический метод, который позволил исключить
ошибку в расчете равновесной концентрации. Отбирая пробы из потока газа из
адсорбционной трубки и определяя концентрацию в них зомана или зарина, я получил
так называемые адсорбционные фронты. Эти же результаты я затем попытался
обрабатывать с использованием уравнения Дубинина со всеми предложенными им
поправками. Всё было отлично и мои данные укладывались в это уравнение. Но
полученные константы были намного больше, чем было предложено автором. К кому я
не обращался, никто не смог мне объяснить, в чем же дело.
Тогда я решился спросить об этом самого Дубинина. В один из дней, когда он
заседал на учёном Совете ГСНИИОХТ, я попросил его уделить мне некоторое время.
Академик согласился и я вкратце изложил мои затруднения. В ответ ничего путного
он мне не предложил, лишь мудро отметив, что иногда эксперимент стоит многих
теорий. Присутствовавший при разговоре профессор Академии химической защиты
Николаев поспешил на помощь к своему шефу. С его слов, я работал с малыми
концентрациями веществ, а уравнение создано для больших концентраций - только и
всего.
В действительности, я работал в широком диапозоне, начиная с больших и кончая
микроконцентрациями. Но спор не имел смысла, поскольку мне предстояла защита
моей многострадальной докторской диссертации и я решил не обзаводиться
недоброжелателем в лице академика.
Не так-то просто оказалось мне расстаться с моим прежним руководителем
профессором В.Соколовым. Вопрос о смене руководителя научной работы не оказался
трудным делом, поскольку, как мне показалось, дирекция института хорошо понимала
создавшееся положение. А.Башкиров, к тому времени член-корреспондент АН СССР,
пользовавшийся большим авторитетом среди учёных, прямо посоветовал: "Пока не
поздно, беги от Соколова".
Однако моя юношеская экзальтированность, которая почему-то всегда сказывалась не
совсем благоприятно в решающие для меня моменты жизни, чуть было не загубила мою
учёную карьеру ещё в её зародыше.
Дело в том, что во время длительных литературных сидений в библиотеке я
добросовестно изучал также и труды Соколова. Должен сказать, что их было
достаточно много. Одних только книг им было написано более десятка.
Однако, чем больше я читал, тем сильнее чувствовал, что всё это уже где-то
видел. Наконец, обнаружил в библиотечной книге Бэррета "Диффузия в твердых и
пористых телах" целые страницы с указанием Соколова машинистке перепечатывать
без всяких изменений. Иногда рукой профессора было надписано над словом
"допустим" оргинального текста "предположим" или над словом "следовательно" -
"таким образом" и дальше давалось указание перепечатать "от" и "до", чтобы
остановиться и перепечатывать уже из другой книги без ссылки на автора. Так
обстояло дело с каждой книгой моего руководителя.
Я был потрясён и глубоко несчастен моим открытием, поскольку знал, что не смогу
молча перенести такой вопиющий факт плагиата и это обязательно отразится на моей
"спокойной" жизни. Несколько человек, с которыми поделился со своим
открытием,настоятельно посоветовали мне хранить полное молчание,дабы,как они
выразились, не погубить себя же.
С фотокопиями моих "открытий" я поехал в редакцию газеты "Известия", в то время
эпизодически публикующей критические статьи о такого рода делах. После долгого
ожидания в приемной редакции газеты меня принял дежурный редактор. Выслушав, он
рассмеялся и объяснил, что подобных случаев настолько много, что, печатая обо
всем этом, газета превратится в хронику плагиата в науке.
В то же время редактор пообещал переслать мои бумаги по месту работы плагиатора
для принятия мер, как он выразился, "на месте".
Меры "приняли" - скоро против меня началось развёрнутое наступление. В институт
приезжали известные учёные, друзья Соколова и "беседовали" со мной. Кто-то
уговаривал отказаться от моего заявления, иные прямо угрожали тем, что для меня
будут закрыты все дороги в науке, если я не откажусь от заявления.
Однажды я был вызван к учёному секретарю института, где мне вручили письмо из
министерства геологии СССР, подписанное заместителем министра и направленное мне
через дирекцию института. Там было написано, что я приглашаюсь в министерство
для участия в разборе моей жалобы на профессора В.Соколова. Письмо имело явно
провокационный характер, поскольку я не жаловался на кого-либо. Тот факт,что
письмо было адресовано не прямо мне, а директору института, свидетельствовал о
том,что авторы письма хотели выставить меня перед ним в качестве жалобщика-
кляузника. Вручая мне письмо, заведующая аспирантурой М.И.Хотимская выразила
официальное недовольство моим поведением и добавила, что Николай Сергеевич
Наметкин(заместитель директора) очень мной недоволен.
Но я все же решил идти до конца, тем более, что после моей исповеди меня
поддержал Жуховицкий, глубоко посочувствов мне. Я поехал в министерство
геологии, хотя для меня было ясно, что авторы письма не ставили целью что-либо
обсуждать со мной. Их цель была другая - им надо было дискредитировать меня
перед руководством института.
Меня принял начальник управления кадрами министерства, долго восхвалял Соколова
и после посоветовал забрать заявление назад. В ответ я предложил, чтобы министерство заявило официально, что Мирзаянов неправ. "Это уж решит сам
министр!" - высокомерно парировал чиновник. Но, видимо, министр-академик на это не согласился.
Как бы там ни было, все преграды для назначения моего нового научного
руководителя были сняты, и я стал работать в лаборатории сутки напролет, тем более что одновременно у меня появился необходимый прибор для проведения экспериментов.

Приходил я на работу к 9 утра и уходил не раньше 11 ночи, чтобы только успеть на
станцию метро до его закрытия. В те годы нам, аспирантам, разрешалось работать в
лаборатории столько, сколько мы сами выдерживали. Обычно в 9 часов вечера
приходил дежурный электрик и предупреждал, что может обесточить всё здание. На
этот случай я всегда имел 100 миллилитров этилового спирта. Это вполне
устраивало электрика и он разрешал работать хоть до полуночи.
Разумеется, работа в полном одиночестве поздно ночью была против правил, но
обстоятельства и юношеский пыл заставляли идти на их нарушение.
К счастью, не было случая, когда эти нарушения привели бы к каким-либо
чрезвычайным ситуациям. Хотя мелкие происшествия все же были. По ходу
экспериментов я должен был в стальном баллоне готовить газовые смеси водорода с
примесями различных компонентов, как то: метан, монооксид углерода, кислород,
азот, метан и др. Эту смесь затем я передавливал в дозировочную ёмкость для
дальнейших опытов.
И вот в один из вечеров, когда я уже порядком устал и решил провести последний
на этот день опыт, на соединении вентиля с моим баллоном появилась течь. Я
решил ее устранить, плотнее завернув соединительную гайки на вентиле. Не знаю уж
почему, возможно, от усталости, но я повернул эту гайку слева направо, тогда как
на водородных баллонах это необходимо делать наоборот. Результат был ужасающий.
Из баллона с шипением вырвался сноп огня, к счастью, направленный не на меня, а
на стену, покрытую метлахской плиткой. Но я огромным усилием заставил себя не
бросить злочастный баллон. Этим же ключом, которым я "сотворил пламя", я
повернул вентиль налево и огонь погас. Помню, как затем я, даже не разбавив
водой, выпил залпом тот спирт, что берёг для электрика, и немедленно ушел из
лаборатории. В другой раз мой ангел-хранитель спас меня от не меньшей неприятности,
угрожающей моей жизни. Во время моей ночной работы я пользовался охладительной
жидкостью, залитой в сосуд Дьюара.
Концентрирующая примеси в этилене адсорбционная колонка после регенерации при
высокотемпературной продувке гелием, закрытая с обеих концов вентилями,
помещалась в эту жидкость для быстрого охлаждения и соответствующего
вакуумирования. У меня за спиной к этому времени были уже сотни таких опытов, и
все мои движения были практически автоматическими. Но в ту ночь, в результате
моего неловкого движения горячая стальную колонка соприкоснулась со стеклянной
стенкой сосуда Дьюара. Раздался оглушительный взрыв, и меня обдало осколками
стекла. К счастью, они не попали в мои глаза, лишь в нескольких местах порезав
моё лицо. Мне просто повезло - на мне не было ни защитных очков, ни специальной
маски, как то предписывали правила техники безопасности.
...Экспериментальную часть диссертации я завершил к сроку. Оставалось лишь
работу написать.
Здесь большую помощь мне оказал Жуховицкий. По его рекомендации я устроился на
работу во Всесоюзный научно-исследовательский институт комплексной автоматизации
нефтяной промышленности (ВНИИКАНефтегаз) старшим научным сотрудником. В
ближайшее время Туркельтауб со своей лабораторией также должен был перейти сюда.
Планировалось создать нечто подобное центру хроматографических исследований со
своими конструкторской и опытно-промышленной базами для создания современных
хроматографических приборов.
Но, к сожалению, этим планам не суждено было реализоваться и во ВНИИКАНефтегазе
продолжал существовать лишь отдел хроматографии с конструкторским уклоном. В
этих условиях для меня, как специалиста в области разработки методов
хроматографического анализа, было мало перспектив для дальнейшей работы. К концу
1964 года я закончил все дела, связанные с оформлением диссертации и сдал ее на
защиту, с нетерпением ожидая своей очереди.
Однако, судьба решила проверить меня ещё раз на прочность. Увы, на этот раз я не
выдержал испытания.
Когда рассказываю об этом случае моим друзьям, то они в один
голос утверждают, что я поступил разумно, поскольку у меня не было выбора. Но
сам я думаю, что это не так.
Защита моей дисертации была назначена на конец мая 1965 года. Накануне заседания
Ученого совета, закончив все технические работы, я собирался было пораньше
покинуть институт нефтехимического синтеза. Но в коридоре института неожиданно
встретился с В.Соколовым. Мы поздоровались. Профессор своим скрипучим голосом
сказал, что знает о моей защите, и даже прочитал автореферат диссертации. Затем
Соколов даже добавил, что моя работа производит хорошее впечатление и он готов
выступить на заседании Учёного совета в мою защиту.
Я был потрясён великодушием и щедростью моего бывшего руководителя, которому я
доставил немало неприятностей. Но Соколов тут же вернул меня из мира небесного в
реальный, попросив подписать всего лишь одну бумагу. Профессор достал из из
своего портфеля несколько листов. Напечатанный там текст гласил, что Мирзаянов
Вил Султанович, в свое время по неопытности и малой осведомленности в научной
литературе написал неправильно об использовании источников автором
многочисленных крупных монографий профессором В.А.Соколовым, о чём теперь
глубоко сожалеет и просит считать эти утверждения не соответствующиими
действительности.
Заявление было адресовано министру геологии. Я посмотрел на шантажиста,
прикинув, как бы мне ударить его так, чтобы не искалечить. Но мне всё же удалось
овладеть собой и даже идиотски спросить, всё ли это. "Да, да, конечно. Вы
знаете, Николай Сергеевич не любит скандалов, а это я могу устроить завтра, если
вы не проявите благоразумие", - заключил он.
Перед моими глазами мгновенно прошла вся моя жизнь, те огромные трудности,
которые я преодолевал, чтобы дойти до одного из решающих моментов моей научной
карьеры. К этому времени я разошёлся с женой и потерял семью. Кто немного знаком
с советской системой науки, тот хорошо представляет, что для любого
исследователя, пусть даже самого талантливого, без официальной учёной степени
дорога в науку была закрыта. Обычно учёные советы, на которых идёт защита
диссертации, судят о качестве работы лишь по официальным отзывам специально
назначенных оппонентов и выступающих по обсуждемой теме. В ученом совете могло
оказаться от силы лишь три-четыре специалиста по существу диссертации, остальные
же полагались на собственную интуицию или на какие-то внешние факторы. При этом
любой отрицательный отзыв или выступление могли провоцировать неблагополучный
результат тайного голосования. Если диссертант не смог набрать требуемых двух
третей голосов присутствующих на заседании совета его членов, то есть
"заваливал" диссертацию, то это лишало его возможности затем защищать свою
работу повторно. К такому человеку навсегда прилеплялся ярлык, свидетельствующий
о его "малой" квалификации, и избавиться от него можно было лишь благодаря
крупному везению.
...Я проявил "благоразумие" и подписал два экземпляра заявления, и почувствовал
себя в этот миг обмазанным с головы до ног несмываемой грязью. Это чувство я не
смог перебороть ни во время самой защиты, ни после неё. Выступление профессора
Соколова, поддержавшего мою работу, произвёло сенсацию...
После объявления результатов голосования я рассказал моим руководителям о своем
падении. Они всячески успокаивали меня, но в душе я себя проклинал и дал клятву
никогда и ни в коем случае не идти на сделку с совестью.

Воронков Максим Юрьевич
Родился 8 августа 1971 года в Москве.
Актер, режиссер, сценарист, продюсер.

Окончил два курса музыкального училища имени М.М.Ипполитова-Иванова.

В 1987 руководил джаз-бендом Театра на Таганке. Работал на телевидении в качестве режиссера-постановщика шоу-программ и музыкальных клипов. В кино дебютировал как актер в 1990-м году.