Академические мундиры

[Димитриадис]

Ирина Кулакова. Мундир российского студента (по материалам XVIII века)
// Теория моды: Одежда. Тело. Культура. Международный журнал. Осень (№ 9). 2008.

Часть 1.

Камзолы зеленые, а щи несоленые.
Русская пословица

Студенты, как и университеты и сама университетская наука, появляются в России в XVIII веке. Напомним, что первым был малоудачный опыт организации университета при Академии наук, но только после основания в 1755 г. Московского университета можно было сказать, что университетская идея пустила корни на российской почве. Эти обстоятельства породили совершенно новую социокультурную ситуацию. В результате создания «внесословных» учебных заведений вошли в соприкосновение представители разных слоев, буквально оказавшись в непосредственной телесной близости — на одной скамье. В одном здании произошло пространственное сближение людей, сильно удаленных друг от друга в социальном контексте. Студенческой корпорации лишь предстояло стать единой. В стенах Московского университета это сближение шло довольно медленно, и преодолеть возникшие трудности был призван, в частности, студенческий мундир. Ведь именно он в ХVIII веке являлся одним из самых значимых корпоративных признаков.

Первая юношеская форменная одежда появилась в России в петровское время, в 1720-е годы, как только возникли профессиональные школы нового образца: их учащиеся носили зеленые с красными обшлагами кафтаны, практически — форму солдат гвардии. За время, истекшее со времени издания первых петровских указов, западноевропейский костюм прочно вошел в быт россиян. Воспитанники кадетских корпусов, возникших в 30-е годы, разумеется, имели форму военного образца. По военному образцу были одеты и учащиеся открытых позже университетов.

Первыми униформу получили воспитанники основанного в 1725 г. Петербургского Академического университета. Сохранились документы, свидетельствующие о том, что находившиеся там на казенном коште «элевы» (от фр. élève — ученик) по крайней мере с 1748 г. получали мундирную одежду (носить ее приходилось иногда больше года). В приказе Канцелярии 1750 г. содержится подробное описание студенческого мундира: он состоял из одного кафтана[1], одного камзола[2] и двух пар штанов (зеленого сукна, коротких с застежками под коленями). Полагалась подкладка из шерстяной ткани (стамеда), под кафтан — зеленая, под камзол — белая. Форменный костюм также включал 4 полотняных галстука и 6 рубашек из холста, причем к трем из них полагались полотняные манжеты. Дополняли мундир шляпа, кошелек на волосы[3], сапоги, башмаки и гарусные чулки. Учащимся выдавали деньги на эти покупки — с последующим пристрастным осмотром и проверкой приобретенного имущества.

Например, при зачислении в университет воспитанника первого набора С. Румовского (из семьи священника) на его содержание были определены следующие расходы: «суконный зеленый мундир, или кафтан, и того же цвета камзол и штаны: аршин сукна по 1 руб. 80 коп., шпага с портупеей 3 руб. 50 коп., шляпа гамбургская 1 руб., кошелек на волосы 1 руб., кровать с веревкою, деревянный стул и стол, сапоги, башмаки, чулки английские гарусные». Итого всего — 57 руб. 72 коп.

Таким образом одевать студентов академического университета предполагалось так, «как одеваются люди, имеющие доступ в образованное общество; самое звание студентов, по убеждению университетского начальства, давало право на внимание к ним и хороший прием в обществе» (Марголис, Тишкин 1988: 77–78).

Однако денег на содержание студентов всегда не хватало. В 1749 г. 24 студента обратились в Канцелярию Академии с просьбой о пошиве нового платья. В прошении отмечалось, что с 1748 г. студенты не оставляли старый мундир, который весьма «обветшал и изорвался», так как из определенного им жалованья (4 руб. в месяц) никакой другой перемены «исправить не могли». В повторном прошении учащихся краски сгустились: «и рубашки на плечах ни у кого не остается», писали они (Марголис, Тишкин 1988: 77; Скульская 2001).

Надо полагать, что у московских студентов была аналогичная одежда. К сожалению, университетский архив сгорел в пожаре 1812 г. — отчасти и поэтому так сложно восстановить историю университетской повседневности. Сведения о быте, досуге, внешнем облике студентов XVIII века приходится собирать по крупицам.

Обычно историю мундира Московского университета начинают с 1785 г., ссылаясь при этом на екатерининское утверждение «губернских» мундиров. (Кстати, носить последние должны были не только служащие чиновники, но и дворяне, не находившиеся на службе и жившие в имениях.) Но очевидно, что у московских студентов форменное обмундирование появилось задолго до 1785 г. Еще в «Московских ведомостях» за 1761 г. находим публикацию объявления — университет призывал желающих взять заказ на изготовление форменных мундиров для ста человек.

Первые упоминания форменной одежды в делопроизводственных материалах университета связаны с житейскими казусами. Вот, например, в 1769 г. у хмельного студента были похищены «казенный кафтан и камзол суконные, шляпа и шпага». Потеря казенного платья так напугала беднягу, что он без паспорта бежал из Москвы в Петербург. В 1770 г. другой бежавший ученик-разночинец «снес камзол, штаны новые, четыре рубахи, адну простыню, четыре наволоки, два полотенца, башмаки, чулки, две ленты» (мы сохраняем орфографию оригинала). В протоколах университетской Конференции фиксировались разбирательства скандалов и нарушений порядка, которые и помогают реконструировать внешний облик студента.

Итак, первый известный нам парадный мундир московских студентов, состоявший из кафтана, камзола и коротких штанов с застежками под коленями, был зеленого цвета с красным воротником, обшлагами и подбоем. Мы не располагаем изображениями такого мундира. Однако, предположительно известен силуэт, который был актуален до 1760-х годов: кафтан, застегнутый на средние пуговицы, должен был обрисовывать талию. (Для этого «юбку» кафтана расширяли на боках, а в подкладку вшивали пластинки китового уса, грубую парусину или плотную бумагу). Выдавались также гарусные чулки, башмаки (сапоги) и треуголка в качестве головного убора. Для прически использовался кошелек — модная и практичная деталь, скрывавшая косу парика и оберегавшая ткань платья от пудры и помады; он был в большой моде между тогдашними петиметрами.

Получение мундира в жизни любого российского государственного служащего было важным событием. В XVIII веке оно нередко сопровождалось заказом парадного портрета (статус российского студента XVIII века, разумеется, был недостаточно высок для этого). Нечего и говорить, как притягателен был нарядный мундир военного образца для молодых людей, студентов (особенно — разночинцев). Его ношение должно было стирать имущественные различия, упрочивать товарищеский дух, уравнивая бедных и состоятельных.

Разночинская гимназия готовила к поступлению в университет. Гимназисты также одевались в мундиры, но в гимназии продолжали действовать традиционные законы российского сословного деления. Поэтому гимназисты-разночинцы имели мундир малиновый, гимназисты-дворяне — мундир зеленого цвета (без шпаги).

Гимназист Московского университета (и будущий профессор) Петр Страхов вспоминает, какой восторг испытал он в 1774 г. при своем переводе в студенты. Директор, пишет он, «вошел в столовую во время нашего обеда и приказал портному снять с меня мерку на зеленый мундир, то есть гвардейского цвета» (: Биографический словарь 1855: 445). Дело в том, что студенты (все без сословных различий!) при зеленом мундире носили еще и шпагу[4]. «Ученикам, признанным достойными производства в студенты, дарились в день Собрания пред началом акта портупеи, котрые им раздавал дежурный Студент, а на самом акте награждались они шпагами (Страхов 1855: 23). Здесь на глазах происходит качественный скачок. Шпага, которая вручалась при произведении в студенты, воспринималась в России XVIII века не только как рудимент одеяния студента средневековых европейских университетов (отчасти взятого за образец), но и как элемент дворянского мундира. Правда, Московский университет не получил привилегии выдавать дипломы на дворянство: с получением права носить шпагу студент, окончивший курс, приобретал лишь права личного дворянина.



Кафтан темно-зеленого сукна. Конец XVIII в. (ГЭ). Тип кафтана, который вошел в состав мундира с 1785 г.

И тем не менее, обучение в университете фактически приравнивалось к государственной дворянской службе. Обычно подчеркивалось, что церемония раздачи шпаг, производимая на торжественном акте, имела «лишь символическое значение» (Пенчко 1953: 63). Но как важен был этот символический жест! Того же хотел и М.В. Ломоносов — «снабдить благородством неблагородных и тем отворить вход к благополучию дарованиям природным»[5].

Таким образом, университет в Российской империи являл собой особое пространство, где действовали свои критерии оценки. Разумеется, сохранялось понятие о привилегиях дворянина: в мышлении россиян XVIII века дворянское звание оставалось высшим и единственным критерием ценности заслуг. Но именно поэтому шпага стала символом благородства «просвещенных» (ведь наличие шпаги предполагает защиту чести — дворянской ли, человеческого ли достоинства вообще). Раздача шпаг несла и другой, не менее важный символический смысл. «Напрасно отменили эту торжественную раздачу шпаг новым студентам: эта публичность придавала много значения новому званию, как гласное признание университетом и московской публикой вступления на некоторую ступень между согражданами и как печать их участия в дальнейшей судьбе молодого человека», как писал М.А. Дмитриев, вспоминая 1810-е годы, пору своей учебы (Дмитриев 1998: 78).

***

Итак, шпага. Она должна была висеть слева на боку под кафтаном, если полы сзади не имели разреза, или пропускалась в разрез на спинке. Шпага мыслилась как элемент декоративный, даже — символический. Дуэли как таковые в России XVIII века были еще редки, да и участие в них каралось довольно серьезно. Даже русское дворянство начало использовать право на поединок лишь в послеелизаветинское время. Как показал Я.А. Гордин, до конца XVIII века еще не сформировалось новое понятие о поединке. Ведь участники классического поединка начала XIХ века защищали не столько личное самолюбие, сколько достоинство человека определенной позиции (Гордин 2000: 20–27; Реифман 2002: 48–70). А для этого требовалась достаточно большая внутренняя свобода, которую лучшая часть российского дворянства начнет обретать несколько позднее. Нам, правда, известно, что свои шпаги пришлось использовать по назначению отправленным в Лейпциг для обучения в тамошнем университете Радищеву и его товарищам: они действительно защищали свою честь — право самостоятельно определять область своих научных интересов (Кулакова 2006: 257).

Пускались ли шпаги в ход московскими студентами, мы не знаем. Гимназистам из знатных родов в виде исключения разрешалось быть при шпаге, но регламент московской гимназии предписывал носить ее не далее дверей класса, затем следовало передать ее слуге, и «отнюдь не дерзать один на другого шпагою или ножом замахиваться» (объяснение, что «то учинено было только шуткою», по Регламенту Московской гимназии в расчет не принималось (Белявский 1955: 304). Из этих оговорок видно, что такое случалось со знатными отпрысками).

Итак, шпага при мундире имела скорее символическое, чем прикладное значение. За серьезные проступки - усмотрение «в худых поступках и в частом пьянстве» (Документы. Т.1. С. 250, 275), самовольная отлучка, участие в городских потасовках, драки с трактирщиком и пр.) студента могли лишить шпаги. Мы встречаем в документах случаи, когда Конференция принимала решение «о снятии… за те непорядочные поступки шпаг» со студентов, а затем — о возвращении «ввиду их твердого решения отказаться от своих пороков и изменить поведение» (Документы II 1962: 23, 38, 49). При этом не только студенты-недворяне наказывались отбиранием шпаг. Например, за тяжкий проступок, воровство, в 1763 г. «в силу ордера куратора» был лишен шпаги и студент-дворянин А. Теплов (Документы I 1962: 250, 275).

А вот символическая церемония — торжество в 1758 г. произведения «наилучших кандидатов в студенты». В документах зафиксирована ритуальная формула возведения воспитанников (девять человек) в благородное достоинство («акт при их промоции»). «Г. Профессор и инспектор Поповский произнесет краткую речь… после чего он произведет представленных молодых людей в благородное звание <…> Имя рек, такие-то… с разрешения г. директора, я делаю вас господами и приказываю считать вас за таковых, в подтверждение чего вы получите из рук г. директора шпаги, в качестве знака отличия» (курсив мой. — И.К.) (Документы I 1962: 129). Эта формула возведения в благородное достоинство звучит сильно даже сегодня. Ритуал переживался его участниками очень остро: «Взгляните на этого 16-летнего юношу в день университетского годичного собрания. С каким радостным трепетом принимает он из рук своего начальника маленькую шпагу. Он уже офицер — важный человек в нашей географической долготе и широте. Он близок к совершеннолетию, и как сильно бьется его сердце!» (Тимковский 1989: 60).

***

Язык университетской культуры XVIII века, ее знаки, символы и ритуалы лежали в русле культуры дворянской. Ведь дворянство выступало и как господствующая корпорация, и как культурная элита. Так что, став студентом и обретя зеленый мундир, разночинец как бы получал дворянское достоинство. Но новое достоинство, символически связанное с понятием внесословной чести, связываемой с образованностью человека, в быту было трудно сопрягать с господствующими в империи сословными нормами. Ситуация имела продолжение и за стенами учебных заведений, и там разночинец, даже со шпагой и с университетским дипломом, еще долго не воспринимался дворянским обществом как равный и «благородный».

[Димитриадис]

Часть 2.

Идеи равенства бродили в европейском обществе, проникали они и в Россию. Вот, например, книга «Истина Религии» (переведенная и изданная в Москве в 1785 г., она пользовалась популярностью у московских розенкрейцеров). Читателей призывают обуздать роскошь в одежде ради справедливости. Предполагалось, что этому может поспособствовать введение мундира для всех состояний, в том числе для женщин: «Должно неотменно уже в некоторых местах начатое учреждение одежды сделать таким образом, чтобы каждое обоего пола состояние имело особенный свой пристойный мундир... по примеру военных людей... и чтобы оное, несмотря на лице, строго наблюдаемо было... Ежели б правило сие было всеобщее, коликих бы избавилось бы тогда человечество забот, зависти и презрения... В сем христианский патриот не угодит только одному прекрасному полу» (Цит. по: Острецов 1998). Автор трактата считал, что в результате введения мундиров исчезнут зависть и прочие пороки. Более того, по мнению московских масонов, принятие этой меры должно способствовать процветанию наук, художеств и торговли, поскольку предприятия, производящие предметы роскоши, разорились бы и «к земледелию обратились» (Цит. по: Острецов 1998).

И в то же самое время состоятельные «своекоштные» студенты предпочитают одеваться «в свое», не носить повседневный мундир — как тогда говорилось, ходить «без платья» (Третьяков 1892: 114–115; Страхов 1855: 30–31; Шепелев 1994). Были и франты, которые, по воспоминаниям конца века, «являлись… в красных драповых плащах и высоких островерхих шляпах, в модных кафтанах до пят, с огромными узорно-литыми англинской стали пуговицами, с оцепленными часами, все лето в башмаках, зимою в сизо-енотовых шубах, в отвернутых по икре бархатных сапогах» (Шевырев 1855: 273).

Уравнять воспитанников в имущественном отношении было чрезвычайно важной социальной задачей. Во-первых, потому, что разночинцы в большинстве своем не имели финансовой поддержки извне и выделялись в студенческой массе бедностью, доходящей порой до нищеты. А во-вторых, потому, что это позволяло университету насаждать среди учеников иную шкалу ценностей, основанную на интеллектуальных способностях. Но уравнять студентов в учебной повседневности значило, прежде всего, прилично одеть беднейших казеннокоштных учеников, а их всегда было большинство.

В 1769 г. произошел такой случай: двое студентов вообще не могли ходить на лекции, так как чиновники канцелярии «у них отобрали платье, которое они де до сих пор носили… и которое было пожаловано им августейшей монархиней». После вызова они пришли — одетые в одолженные им шерстяную рубаху и в кожух, объяснив, что «снятое с них платье отдано их преемникам». Профессор Керштенс говорит о подобных фактах как о недопустимых: «мне хорошо известно, что состоящие на ученической стипендии не получают денег», и «у них нет ни копейки» на покупку одежды). Факты подтвердились: Конференция дала распоряжение Канцелярии вернуть платье или выдать деньги на его приобретение (Документы II: 246–247, 249). В конце XVIII века, когда количество воспитанников выросло, университет умудрялся выкраивать из казенных сумм деньги на одежду и обувь даже «сверхкомплектным» (имеется в виду дополнительный контингент учеников из самых бедных и сирот, которые принимались на попечение). «Добрый Тургенев… придумал новое средство благотворить несчастным» — они «имели стол, а некоторые — одежду и обувь на счет» экономии от содержания казеннокоштных (Третьяков 1892: 114).

Наряду с парадным мундиром казеннокоштному студенту раз в два года начали выдавать пару повседневного платья (суконные сюртуки верблюжьего цвета). Казеннокоштным воспитанникам выдавалось еще и верхнее платье — епанча (широкий безрукавный плащ), а также шляпа[6].



Адодуров В.Е. Силуэт неизв. художника XVIII в. Гравюра.

Аналогичные проблемы с обеспечением студенчества одеждой имелись, видимо, и в духовных учебных заведениях: здесь также собирался неимущий контингент. Одежда семинаристов, студентов семинарий, как они назывались в XVIII веке, также была форменной — даже в эту среду было привнесено казенное платье европейского образца. По описанию конца 1770-х годов в Святотроицкой лаврской семинарии носили, «сертуки с камзолами и штанами». В Нижегородской семинарии учащимся выдавали три вида платья: полукафтанье — для посещения уроков, камзол — для парадных случаев и сермяжный халат — для дома. Мы знаем, что именно семинаристы (владеющие латынью) составили основной контингент поступающих в Московский университет. Известен факт: отправляя туда выпускников семинарий, им специально изготовили новое белье из холста,f зеленые суконные кафтаны, камзолы, штаны, треугольные шляпы и даже (впрок) выдали шпаги (Четырина 2005).

***

Кроме идеологически окрашенной заботы властей, на форменную одежду университетских воспитанников влияли тенденции в современной моде. Головной убор, как известно, во многом определяет социальный имидж его носителя. Российские студенты носили ставшие модными в Европе конца XVIII века треуголки. В учебных комнатах в качестве вешалки для них устанавливалась специальная доска с крюками. Треуголка на студенте-разночинце несомненно придавала ему респектабельности Она, как и пудреная прическа с завивкой, искусное дополнение к костюму, в эпоху барокко должны были свидетельствовать о том, что носитель — «благородный».

Молодые люди подстригали и причесывали друг друга: «заплетали косы с косицами, подвивали пукли». Как студенты, так и пансионеры должны были ходить напудренные, для чего выделялась им «пудра и крепкая помада» (Страхов 1855: 32 – 33; Шевырев 1855: 167; Документы III 1962: 406). Их доставляли в университет особые разносчики, как и гребенки, шпильки, тесемки, шелковые черные ленты для кос и прочую галантерейную продукцию.Трагикомичный (и знаменательный) эпизод произошел в 1766 г. с учеником разночинской гимназии Иваном Васиневым: вместо латинского класса он остался в университетском доме и, «взяв кусок железа, валявшийся в башне... пошел отнести его к слесарю, чтоб тот сделал ему щипцы для завивки». За прогул Васинев был высечен розгами в присутствии товарищей: было принято во внимание, что «ученик не вышел еще из детского возраста» — ведь провинившихся взрослых не секли, им полагался карцер (Документы II: 62).

«Для чистки исподнего белого мундирного платья выдавались казенные же отруби пшеничные и мел» (Страхов 1855: 32). Обязанность содержания в чистоте носовых платков, чулок и сапог лежала на самих воспитанниках. Для починки одежды и обуви при университете жили портной и сапожник (Страхов, 1855: 32-33). Студенческая присяга обязывала студентов «быть опрятными в платье, чесаться и одеваться пристойным образом, избегая цинической гнусности, так как и излишнего щегольства » (Документы II 1962: 302). Им было запрещено появляться «в нагольных шубах, в серых кафтанах, в лаптях и тому подобных подлых одеяниях» (Белявский 1955: 292). Век Просвещения выдвинул на первый план воспитанность, понимаемую как умение вести себя, ценить красоту, быть приятным в общении. Элегантность считалась обязательной для европейского дворянина. В России при Петре I воспитание и обучение детей стало рассматриваться как государственная обязанность высшего сословия. Такой подход сохранялся и при преемниках великого императора. В.Н. Татищев в 1730–1735 гг. в «Разговоре двух приятелей о пользе науки и училищах» поучал, что дворянину полагается хорошо писать и говорить; его следует обучать «стихотворству и поэзии», музыке, живописи, умению вести себя пристойно. Последнее означало практические поведенческие навыки — «как стоять, идти, поклониться, поворотиться» — чтобы отличаться от простолюдина (Татищев 1979: 92).

Каждый костюм подразумевает определенный набор жестов. Манеры образованного молодого человека эпохи барокко должны были нести в себе идею грациозности, учтивости, аристократической сдержанности в выражении чувств. Ношению университетской формы также должна была соответствовать особая манера поведения. Ее вырабатывали не только правила поведения в классах, в «камерах» и на прогулках, на которых настаивала администрация. В своем проекте преобразования университета 1778 г. куратор И.И.Мелиссино писал: «Нестройность, угрюмость и застенчивость сопряжены обыкновенно почти с характером ученых людей». Предлагал он и рецепт: «На сей случай нужно, чтобы учреждены были в гимназиях и университете классы всех благородных экзерциций, как тех, которые устрояют тело и приводят в движение кровь (что учащимся и сидячим людям особливо нужно)… так и те, кои им могут служить забавою». К первым Мелиссино относил «танцевание», фехтование, верховую езду и вольтижирование, ко вторым — музыку и театральные представления («сии последние особливо для учащихся по многим причинам общеизвестным уже суть полезны и нужны») (Рубинштейн 1986: 73).

Гимназистам (независимо от их сословной принадлежности) преподавались «благородные» предметы — фехтование, музыка и танцевальное искусство. Последнее в особенности предполагало обучение изящным движениям и позам. «Каким образом ставить тело и производить разные положения ногами», «способ хорошо ступать или ходить», а также искусство кланяться, надевать шляпу, входить в залу и пр. — все эти светские манеры преподавал учитель танцев, как это следует из книжки учителя танцев Сухопутного Шляхетского корпуса И. Кускова (Музыкальный Петербург 2000: 127). Танцы, кстати, были довольно сложные — «польские, кадрили, экосезы, котильоны, манимаска, вальсы и т.п.» (Страхов 1855: 22–23). Большое значение имела и постановка спектаклей любительского театра. Тем самым утверждалась не только эстетика, здесь присутствовала и этическая сторона дела: демонстрация и повторение «хороших манер».

Однако усвоить все это в полной мере мог не каждый. Вот как описывает мемуарист так и не сумевшего овладеть этими премудростями достаточно известного в свое время поэта и переводчика Ермила Кострова, окончившего университетский курс, — сына экономического крестьянина: «небольшого роста, головка маленькая, несколько курнос, волосы приглажены, тогда как все носили букли и пудрились; коленки согнуты, на ногах стоял не твердо и был вообще, что называется, рохля. Добродушен и прост чрезвычайно…» (Дмитриев 1998: 98). Другой талантливый выпускник университета — А. Мерзляков, выходец из купеческого сословия был «странен, неловок, молчалив в чопорных собраниях», и так же, как Костров, оказался не в силах отказаться от прически с прилизанными волосами. М.П. Погодин говорил о нем с досадой: «…Какую бы славу имел этот человек, как бы заслужил ее, какую бы пользу принес нашей Словесности, если бы умел жить в свете». Увы, «умение держать себя — из тех умений, что передается только из рук в руки, путем наблюдения и непроизвольного подражания, впитывания в себя атмосферы той среды, где это умение было развито до уровня искусства» (Муравьева 1999: 170).

Отметим кстати, что ленивых и нерадивых студентов было принято одевать в специально заготовленное крестьянское платье — одеяние «невежественного мужика». В 1762 г. канцелярия заказывает пошив шести «мужицких кафтанов, облачившись в которые, студенты ленивые или плохого поведения, должны ходить по классам на виду у всех» (Документы III: 161). Та же мера пресечения (помимо выговора и сажания на хлеб и воду) полагалась, например, «за непослушание и непорядочное поведение по отношению к эфорам» (Документы III: 172).

Упомянутое наказание считалось весьма действенным: оно должно было осознаваться как утрата той самой внесословной чести, связанной с успешностью в обучении. Ведь по-мужицки одевали равным образом и провинившихся дворян и разночинцев. Впрочем, данная кара не была изобретением Московского университета. Она походила на порядок, заведенный И.И. Бецким в петербургских закрытых шляхетных корпусах (лишение права носить мундир, обедать за одним столом со сверстниками, одевать в особые «позорные» куртки). Там цветом «штрафного» кафтана был избран черный, читавшийся как цвет печали.

Аналогичное наказание бытовало и в Академическом университете: «Казенный мундир включал также “штрафной” кафтан серого цвета, в который принудительно облачались студенты, прогулявшие лекции (каждый следующий пропуск занятий увеличивал срок ношения кафтана на одну неделю), а также не выучившие “уроки” (однодневный срок наказания)». По мнению М. Скульской, «отличие в цвете мундира само по себе было значимым, и выбор оттенка был неслучаен — еще в средние века серый цвет связывался с неокрашенной тканью и означал “уныние”, “ошибку”, “обман”, “бедность”» (Скульская 2001). Подобное же наказание практиковалось и в духовных академиях времен Екатерины II: провинившегося семинариста одевали «в лапти или замаранный кафтан» (Знаменский 2001: 467).

[Димитриадис]

Часть 3.



Университетский мундир образца 1785 г. («Изображение губернских, наместнических, коллежских и всех штатских мундиров. 1794 г.).

После учреждения губерний в 1785 г. парадный мундир Императорского Московского университета изменил цвет: стал малиновым с синим бархатным воротником и обшлагами, а на посеребренных пуговицах красовался герб Российской империи и «атрибуты учености». Вид его сохранил альбом 1794 г. с «Изображением губернских, наместнических, коллежских и всех штатских мундиров», где впервые графически зафиксирована система существовавших к этому времени ведомственных мундиров чиновников отдельных учреждений и ведомств (см. илл.). Мы видим, что он имеет силуэт, актуальный с начала 1780-х гг.: расширенная «юбка» уже не модна. У кафтана скошенные передние и гладкие задние полы, отложной воротник. Цвет университетского мундира в данном случае ориентирован на форменное платье дворян Московской губернии. (Впрочем, павловский указ 1797 г. [7] вновь внес изменения. Мундир «высочайше пожалован был всему Университету…один общий … суконный темнозеленый, на зеленом же стамедном подбое, с малиновым воротником и обшлагами и с пуговицами серебряными, на коих изображался Университетский герб; исподнее же платье определялось при этом мундире белое» (Страхов 1855: 31). Отметим, что мундир стновится «общим»: то, что однотипное платье носят все университетские от профессора до гимназиста и швейцара, подчеркивало значение корпоративных принципов.

Итак, мы видим, что уже в XVIII века одежда служила опознавательным знаком принадлежности к сообществу, неким культурным посылом одной социальной группы другим. Ле Гофф отметил, что интеллектуалы средневековья заимствовали харизматические элементы своего облика и способы презентации у церкви (имеются в виду кафедра, мантия, знаки отличия и пр.) (Ле Гофф 2002: 206). В конце XVIII — XIХ веков. эта ее роль актуализировалась (Сеннет 2002: 79–80). В России студенческое форменное платье формировалось под влиянием нескольких традиций: оно и несло печать средневековья, и чутко реагировало на современную моду, и, что главное, впитало тот военизированный дух, который сохранится в студенческой форме вплоть до 1917 г. Точкой отсчета был дворянский военный мундир, поскольку учеба в России XVIII века мыслилась как род благородного занятия.

С одной стороны, форменное платье вкупе с «дворянской» шпагой придавало учению статус государственной службы. С другой стороны, в искусственно созданной среде необходимо было нивелировать сословные различия, и форменная одежда «воспитывала», способствуя формированию внесословной корпоративной идентичности российского студента. В XIХ веке имперский дух сохраняется, хотя само отношение общества к образованию и интеллектуальному труду меняется. И в дальнейшем привлекательность ношения студенческого мундира начинает определяться уже совсем другими, новыми факторами. Героем все чаще выступает не блестящий офицер, а философ и романтик, предпочитающий носить сюртук.

Литература

Белявский 1955 — Белявский М.Т. М.В.Ломоносов и основание Московского университета М., 1955.
Биографический словарь 1855 — Биографический словарь профессоров и преподавателей Имп. Московского университета за истекшее столетие со дня учреждения января 12-го 1755 года по день столетнего юбилея января 12-го 1855 года, составленный трудами профессоров и преподавателей и расположенный по азбучному порядку. Ч. 1. М., 1855
Гордин 2000 — Гордин Я. Дуэль и дуэлянты. СПб., 2000.
Дмитриев 1998 — Дмитриев М. Главы из воспоминаний моей жизни. М., 1998.
Документы I 1962 — Документы и материалы по истории Московского университета второй половины XVIII века: в 3 т. М., 1962. Т. 1.
Документы II 1962 — Документы и материалы по истории Московского университета второй половины XVIII века: в 3 т. М., 1962. Т. 2.
Документы III 1962 — Документы и материалы по истории Московского университета второй половины XVIII века: в 3 т. М., 1962. Т. 3.
Знаменский 2001 — Знаменский П. Духовные школы в России до реформы 1861 года. СПб., 2001.
Иванов 2007 — Иванов А. Как одевались русские студенты. Форменное платье студентов высшей школы Российской империи 80-х годов XIX — начала XX века // Теория моды. 2007. № 5 (осень). С. 39–61.
Кулакова 2006 — Кулакова И. Университетское пространство и его обитатели: Московский университет в историко-культурной среде ХVIII века. М., 2006.
Ле Гофф 2002 — Ле Гофф Ж. Другое Средневековье. Екатеринбург, 2002.
Марголис, Тишкин 1988 — Марголис Ю., Тишкин Г. Отечеству на пользу, а россиянам во славу: Из истории университетского образования в Петербурге в ХVIII — начале ХIХ в. Л., 1988.
Музыкальный Петербург 2000 — Музыкальный Петербург ХVIII века. Энциклопедический словарь. Кн. 1. СПб., 2000.
Муравьева 1999 — Муравьева О. Как воспитывали русского дворянина. СПб., 1999.
Острецов 1998 — Острецов В. Масонство, культура и русская история (историко-критические очерки). М., 1998.
Пенчко 1953 — Пенчко Н. Основание Московского университета. М., 1953.
Реифман 2002 — Реифман И. Ритуализованная агрессия: Дуэль в русской культуре и литературе. М., 2002.
Рубинштейн 1986 — Рубинштейн Е. Новый источник по истории Московского университета 70-х гг. ХVIII в. // Вестник Московского университета. Сер. 8. История. 1986. № 2.
Сеннет 2002 — Сеннет Р. Падение публичного человека. М., 2002.
Скульская 2001 — Скульская М. Костюм в университетском пространстве. Санкт-Петербург, век XVIII // Санкт-Петербургский университет. 2001. № 31 (3585), декабрь 14.
Страхов 1855 — Страхов П. Краткая история академической гимназии, бывшей при Императорском Московском университете. М., 1855 (Репринт М., 2000).
Татищев 1979 — Татищев В. Избранные произведения. Л., 1979.
Тимковский 1989 — Тимковский Е. Московский университет в 1805-1810 гг. Из воспоминаний// Московский университет в воспоминаниях современников (1755-1917). М., 1989.
Третьяков 1892 — Третьяков М. Императорский Московский университет в 1799 — 1830 гг. // Русская старина. 1892. Июль.
Четырина 2005 — Четырина Н. Жизнь и быт студентов Московского университета и духовных семинарий второй половины ХVIII в. // Ломоносовские чтения 2004. Науч. конф. Сб. докладов. М., 2005.
Шевырев 1855 — Шевырев С. История Императорского Московского университета, написанная к столетнему юбилею профессором Степаном Шевыревым. 1755–1855. М., 1855.
Шепелев 1994 — Шепелев Л. Синие воротнички // Родина. 1994. № 1.

[1] Верхнее долгополое мужское платье разного покроя. «Мундирный кафтан» по В.И. Далю — «сертук с шитым стоячим воротом».
[2] Безрукавная короткая поддевка, долгополый жилет.
[3] Сетка, мешочек для напудренной косы парика.
[4] Кстати, подобным же образом университетским ордером 1756 г. была регламентирована раздача медалей отличникам: в верхних классах ученикам-дворянам давали золотые, ученикам-разночинцам – серебряные, а всем студентам — золотые независимо от сословной принадлежности.
[5] Награждение именной шпагою в Академическом университете встречается с 1750 г. В 1757 г. студенты сами просят шпаг («для поощрения к наукам»). Решено «купить новые… а по взносе раздать оным студентам каждому с распискою, накрепко им подтвердить, чтоб они те шпаги носили во всякой целости, и ежели кто утратит и у оного не токмо вычет двойной последует, но и жестоко штрафован будет» (Марголис, Тишкин 1988 :127). При этом, однако, здесь не предусмотрено торжественной церемонии (впрочем, в Академическом университете нет и других признаков студенческой корпорации).
[6] Для сравнения: ученики Академии Художеств в С.-Петербурге получали раз в три года волчью шубу (она же служила им одеялом).
[7] О развитии студенческого мундира в XIХ в см.: Иванов 2007.


Немецкий студент. Гравюра VIII в.


Мундир кадета сухопутного Шляхетного Корпуса. Гравюра Х.Г.Г. Гейслера. 1793 (Яковъ фон Люде. Изображение мундиров Российско-Императорского Войска).


Студент Московского университета. Мундир образца 1785 г. («Изображение губернских, наместнических, коллежских и всех штатских мундиров. 1794 г.).


Пуговица университетского мундира. 1800-1801


Вид здания Московского университета (со стороны Неглинки). С акварели 1790-х гг.

Взято отсюда: http://visantrop.rsuh.ru/print.html?id=346518 и сохранено. Мало ли что